Неточные совпадения
Всё это нравилось ему, но уже столько раз нравилось! И то строго-каменное выражение, которого она так боялась, остановилось на его
лице.
Смотрю: в прохладной тени его свода, на
каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив голову на грудь; шляпка закрывала ее
лицо.
Но при всем том трудна была его дорога; он попал под начальство уже престарелому повытчику, [Повытчик — начальник отдела («выть» — отдел).] который был образ какой-то
каменной бесчувственности и непотрясаемости: вечно тот же, неприступный, никогда в жизни не явивший на
лице своем усмешки, не приветствовавший ни разу никого даже запросом о здоровье.
Прихрамывая, тыкая палкой в торцы, он перешел с мостовой на панель, присел на
каменную тумбу, достал из кармана газету и закрыл ею
лицо свое. Самгин отметил, что солдат, взглянув на него, хотел отдать ему честь, но почему-то раздумал сделать это.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома,
лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на
каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Лицо было неприятное: широколобое, туго обтянутое смуглой кожей и неподвижно, точно
каменное.
Вскочил Захарий и, вместе с высоким, седым человеком, странно легко поднял ее, погрузил в чан, — вода выплеснулась через края и точно обожгла ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова падали, взвизгивая, тащились по полу, — Марина стояла в воде неподвижно,
лицо у нее было тоже неподвижное,
каменное.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые
лица их казались
каменными; тела, от головы до ног, напоминали о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
Теперь Штольц изменился в
лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «
каменная стена», и Обломова как будто не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в
лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и
каменными своими боками оградить — не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
Его поражала линия ее затылка и шеи. Голова ее казалась ему похожей на головы римских женщин на классических барельефах, на камеях: с строгим, чистым профилем, с такими же
каменными волосами, немигающим взглядом и застывшим в чертах
лица сдержанным смехом.
На
лицо бабушки, вчера еще мертвое,
каменное, вдруг хлынула жизнь, забота, страх. Она сделала ему знак рукой, чтоб вышел, и в полчаса кончила свой туалет.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их
лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и
каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Пока я ехал по городу, на меня из окон выглядывали ласковые
лица, а из-под ворот сердитые собаки, которые в маленьких городах чересчур серьезно понимают свои обязанности. Весело было мне смотреть на проезжавшие по временам разнохарактерные дрожки, на кучеров в летних кафтанах и меховых шапках или, наоборот, в полушубках и летних картузах. Вот гостиный двор, довольно пространный, вот и единственный
каменный дом, занимаемый земским судом.
Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу исчезали с
лица земли; дома сгнивали или продавались на своз,
каменные службы превращались в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за
каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к
лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово...
Но ни одной слезинки не показывалось на его глазах, ни малейшего сокращения мышц не замечалось в
лице: стоит как
каменный, ни одним мускулом не дрогнет.
Некоторое время он был приставлен в качестве камердинера к старому барину, но отец не мог выносить выражения его
лица и самого Конона не иначе звал, как
каменным идолом. Что касается до матушки, то она не обижала его и даже в приказаниях была более осторожна, нежели относительно прочей прислуги одного с Кононом сокровенного миросозерцания. Так что можно было подумать, что она как будто его опасается.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного
каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным
лицом.
Хороши у него глаза были: веселые, чистые, а брови — темные, бывало, сведет он их, глаза-то спрячутся,
лицо станет
каменное, упрямое, и уж никого он не слушает, только меня; я его любила куда больше, чем родных детей, а он знал это и тоже любил меня!
Сторож сбегал куда-то и вернулся с огарком и затрепанной книгой. Когда он зажег свечку, то девушки увидели десятка два трупов, которые лежали прямо на
каменном полу правильными рядами — вытянутые, желтые, с
лицами, искривленными предсмертными судорогами, с раскроенными черепами, со сгустками крови на
лицах, с оскаленными зубами.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов; на
лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька, с всклоченной головой и с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в свою темную конуру в
каменном коридоре и лег там.
Я взглянул на нее в ожидании ответа:
лицо ее было словно
каменное, без всякого выражения; глаза смотрели в сторону; ни один мускул не шевелился; только нога судорожно отбивала такт.
Тонкий, словно стонущий визг вдруг коснулся его слуха. Мальчик остановился, не дыша, с напряженными мускулами, вытянувшись на цыпочках. Звук повторился. Казалось, он исходил из
каменного подвала, около которого Сергей стоял и который сообщался с наружным воздухом рядом грубых, маленьких четырехугольных отверстий без стекол. Ступая по какой-то цветочной куртине, мальчик подошел к стене, приложил
лицо к одной из отдушин и свистнул. Тихий, сторожкий шум послышался где-то внизу, но тотчас же затих.
Старичок сановник, сладко закрывая глаза, несколько раз рассказывал себе пикантный анекдот, которым его угостила Раиса Павловна; археолог бережно завертывал в бумагу
каменный топор, который Раиса Павловна пожертвовала ему из своей коллекции; миллионер испытывал зуд во всем теле от комплиментов Раисы Павловны; сильное чиновное
лицо долго нюхало воздух, насквозь прокуренный Раисой Павловной самым великосветским фимиамом.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих
каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными
лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
А наверху, на Кубе, возле Машины — неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем.
Лица отсюда, снизу, не разобрать: видно только, что оно ограничено строгими, величественными квадратными очертаниями. Но зато руки… Так иногда бывает на фотографических снимках: слишком близко, на первом плане поставленные руки — выходят огромными, приковывают взор — заслоняют собою все. Эти тяжкие, пока еще спокойно лежащие на коленях руки — ясно: они —
каменные, и колени — еле выдерживают их вес…
Голова несчастного, свесившись, болталась из стороны в сторону, ноги бессильно тащились и стучали по
каменным ступенькам, на
лице виднелось выражение страдания, по щекам текли слезы.
Он широко распахнул половину стеклянной двери и торжественно стукнул древком булавы о
каменный пол. Но при виде знакомой формы юнкеров его служебно серьезное
лицо распустилось в самую добродушную улыбку.
И правда, он похож на
Каменного гостя, когда изредка, не более пяти-шести раз в год, он проходит медленно и тяжело по училищному квадратному коридору, прямой, как башня, похожий на Николая I, именно на портрет этого императора, что висит в сборном зале; с таким же высоким куполообразным лбом, с таким же суровым и властным выражением
лица.
Они прошли в дом через большую
каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми шпалерами винограда «изабелла». Черные обильные гроздья, издававшие слабый запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого
лица женщин сразу побледнели.
А Жихарев ходит вокруг этой
каменной бабы, противоречиво изменяя
лицо, — кажется, пляшет не один, а десять человек, все разные: один — тихий, покорный; другой — сердитый, пугающий; третий — сам чего-то боится и, тихонько охая, хочет незаметно уйти от большой, неприятной женщины. Вот явился еще один — оскалил зубы и судорожно изгибается, точно раненая собака. Эта скучная, некрасивая пляска вызывает у меня тяжелое уныние, будит нехорошие воспоминания о солдатах, прачках и кухарках, о собачьих свадьбах.
Бледное, окаймленное подстриженной рыжей бородой
лицо его с постоянно сощуренными маленькими глазами было, как
каменное, совершенно неподвижно.
Наталья, точно
каменная, стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя хозяина вздрагивать. По стенам кухни и по
лицам людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью, голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В углу, положив длинные руки на плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
Ходил в театр: давали пьесу, в которой показано народное недоверие к тому, что новая правда воцаряется. Одно действующее
лицо говорит, что пока в лежащих над Невою
каменных «свинтусах» (сфинксах) живое сердце не встрепенется, до тех пор все будет только для одного вида. Автора жесточайше изругали за эту пьесу. Спрашивал сведущих людей: за что же он изруган? За то, чтобы правды не говорил, отвечают… Какая дивная литература с ложью в идеале!
— Как? Раки? Неужели? Ах, это чрезвычайно любопытно! Вот это я бы посмотрела! Мсье Лужин, — прибавила она, обратившись к молодому человеку с
каменным, как у новых кукол,
лицом и
каменными воротничками (он славился тем, что оросил это самое
лицо и эти самые воротнички брызгами Ниагары и Нубийского Нила, впрочем ничего не помнил изо всех своих путешествий и любил одни русские каламбуры…), — мсье Лужин, будьте так любезны, достаньте нам рака.
Его карие глаза смотрят из-под густых бровей невесело, насмешливо; голос у него тяжелый, сиплый, речь медленна и неохотна. Шляпа, волосатое разбойничье
лицо, большие руки и весь костюм синего сукна обрызганы белой
каменной мукою, — очевидно, это он сверлит в скале скважины для зарядов.
Когда надо было сдерживаться, его глаза ничего не выражали,
лицо каменное, а губа говорит.
Но сейчас же вспомнил, что оффенбаховская музыка не к
лицу такой серьезной птице, как дятел, и затянул из «
Каменного Гостя...
Человек в сером сюртуке, окруженный толпою генералов, вышел из Тайницких ворот. На угрюмом, но спокойном
лице его незаметно было никакой тревоги. Он окинул быстрым взглядом все окружности
Каменного моста и прошептал сквозь зубы: варвары! Скифы! Потом обратился к польскому генералу и, устремя на него свой орлиный взгляд, сказал отрывисто...
Она ничего не отвечала; словно и не заметила меня.
Лицо ее не побледнело, не изменилось — но какое-то
каменное стало, и выражение на нем такое… как будто вот-вот сейчас она заснет.
Или говорил что-нибудь другое, тоже приятное. Якову льстило грубоватое добродушие этого точно из резины отлитого офицера, удивлявшего весь город своим презрением к холоду, ловкостью, силой и несомненно скрытой в нём отчаянной храбростью. Он смотрел в
лица людей круглыми,
каменными глазами и говорил сиповато, командующим голосом...
Но зрачки Тихона таяли, расплывались, и
каменное спокойствие его скуластого
лица подавляло тревогу Петра. Когда был жив Антон-дурак, он нередко торчал в сторожке дворника или, по вечерам, сидел с ним у ворот на скамье, и Тихон допрашивал безумного...
Никогда ещё Тихон не говорил сразу так много и раздражающе. Глупые, как всегда, слова его в этот час почему-то были особенно враждебны Артамонову; разглядывая клочковатую бороду дворника, его жидкие, расплывшиеся зрачки, измятый морщинами
каменный лоб, Артамонов удивлялся всё растущему уродству этого человека. Морщины были неестественно глубоки, точно складки на голенище сапога, скуластое
лицо, оголённое старостью, приняло серый цвет пемзы, нос — ноздреватый, как губка.
Потом запоют. Греческих песен никто не знает: может быть, они давно позабыты, может быть, укромная, молчаливая Балаклавская бухта никогда не располагала людей к пению. Поют русские южные рыбачьи песни, поют в унисон страшными
каменными, деревянными, железными голосами, из которых каждый старается перекричать другого.
Лица краснеют, рты широко раскрыты, жилы вздулись на вспотевших лбах.
Софья (стоит, точно
каменная, с ужасом на
лице смотрит в угол и спрашивает тихо). Это ты, господи? Твоя всесильная рука? За что же? За что?
Сотник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самая безнадежная печаль, какую он встретил прежде на его
лице, сохранялась в нем и доныне. Щеки его опали только гораздо более прежнего. Заметно было, что он очень мало употреблял пищи или, может быть, даже вовсе не касался ее. Необыкновенная бледность придавала ему какую-то
каменную неподвижность.
Ледоход затягивался, и люди жили таким образом вторую неделю. Огонь освещал угрюмые, истомленные
лица ямщиков. Лошади фыркали под
каменными стенами огромной землянки. Порой, когда костер вспыхивал ярче, вверху появлялись то кусок нависшей скалы, то группа лиственниц… Появлялись, стояли мгновение в вышине, как будто готовые обрушиться, и опять исчезали…
И такой поистине сатанинскою радостью пылает это дикое
лицо, что с криком ногою отталкивает его Пилат, и Иуда падает навзничь. И, лежа на
каменных плитах, похожий на опрокинутого дьявола, он все еще тянется рукою к уходящему Пилату и кричит, как страстно влюбленный...
В противоположность дикарям минувших веков, терявшимся при переходе из пустыни в город, этот современный дикарь, выхваченный из
каменных объятий городских громад, чувствовал себя слабым и беспомощным перед
лицом природы.